Жернова истории - Страница 68

Но вот наконец мой взгляд за что-то зацепился. Нет, это еще не искомый предмет. Это продавец. Мятое, неухоженное, но некогда дорогое пальто черного сукна с вытертым до блеска бархатным воротником. Шляпа-котелок, пришедшая в еще большее небрежение. Пенсне на худощавом, точнее осунувшемся, лице, явно знававшем лучшие времена. Да и взгляд какой-то такой… малость затравленный. Кажется, что ему уже лет шестьдесят, хотя наверняка в действительности субъект помоложе. Ну явно из «бывших», не нашедших себе места в нэповской России. Теперь я уже четко ухватил в толпе этого человека и чисто инстинктивно двинулся в его сторону.

И подсознательная догадка не подвела меня: у ног худощавого субъекта в суконном пальто и котелке пристроилась она. Та, что я так долго искал в этой толпе. Она ласкала взгляд совершенными формами, и казалось, взирала на окружающих с гордым видом – «я знаю себе цену!». И в самом деле, она имела на это право. Черные эмалевые поверхности, блеск никелированных деталей, соразмерная каретка и надпись «МЕРЦЕДЕС». Русскими буквами! Значит, и шрифт на машинке русский. Машинка выглядит совсем новой – не исключено, что ее ввезли по недавнему торговому договору с Германией. До войны самый дорогой «Ремингтон» шел аж за 325 рублей (а более дешевые модели типа «Ундервуда» можно было и за две сотни купить), но сейчас пополнение парка машинок очень небольшое, а успело их выйти из строя за годы Мировой и Гражданской войн ой как немало. И теперь даже в государственном магазине цена самой дешевой пишущей машинки («Smiths-Premier») здорово кусается – целых 300 рублей! Так что я не удивлюсь, если продавец за подержанный агрегат запросит никак не меньше двух сотен.

Но «бывший» огорошил меня.

– Тридцать пять червонцев, – сухо и немного желчно бросил он, оглядев меня с головы до ног и, видимо, не сочтя достойным покупателем.

Э, так не пойдет! Пятьдесят червонцев – это вообще весь мой запас наличности, а с собой и всего-то тридцать!

– Ты что? – не могу скрыть удивления и возмущения. – Я вон сейчас дотопаю до Мясницкой и за тридцать червонцев новенькую возьму!

– И что ты за тридцатник возьмешь? – не желает отступать «бывший». – Дешевое американское барахло, которое и несколько лет не протянет? А тут настоящее немецкое качество! – Субъект в некогда дорогом суконном пальто даже приосанился и гордо посмотрел на машинку, стоявшую у его ног.

Опускаюсь рядом с машинкой на корточки и подсвечиваю внутренности механизма фонариком. Затем начинаю издалека:

– В Германии кризис сейчас… Они любым заказам рады… Вот и эту машинку для большевичков быстренько склепали… – как бы размышляя вслух, медленно выговариваю я. – О хваленом немецком качестве тут уже речи нет. Вы только взгляните, какая небрежная обработка деталей! Так что десять червонцев – красная ей цена.

Лицо «бывшего» вспыхивает красными пятнами.

– Вы, господин хороший, шутить изволите? Не нравится моя цена – берите себе «американку» по советской! – язвительно заявляет он.

– Да у твоей-то небось по кризисным временам на детали такой дешевый металл пущен, что она через пару лет вся в хлам износится! – искренне начинаю кипятиться я. – Я сам по торговой части работаю с заграницей, не понаслышке знаю, какое барахло они сейчас нам сплавляют, – с апломбом заявляю продавцу. – Ладно, наброшу вам еще пять червонцев, а не то – стойте тут, ждите другого покупателя. Если повезет, в чем я лично очень сильно сомневаюсь.

Продавец начинает колебаться. Мои громкие сомнения в качестве выставленной на продажу машинки начинают внушать ему опасения, что потенциальных покупателей такая «реклама» может и разогнать.

– Тридцать червонцев! – так же сухо и желчно бросает он.

– Да мне дешевле обойдется настоящую довоенную машинку сломанную в конторе списать да починить, чем червонцы на ветер кидать за это чудо! (Кстати, эту мысль надо запомнить…) – Мое негодование неуступчивостью продавца едва не толкает меня к тому, чтобы сорваться на крик. – Возиться, дураку, было неохота, вот и приперся сюда. Хорошо, согласен, за собственную глупость надо платить. Пожертвую еще пару червонцев!

– Двадцать восемь! – быстро отвечает «бывший», нервно поправляя котелок на голове. – И это последняя цена!

Начинаешь колебаться? Это хорошо. Чем бы тебя дожать…

– Не стоит вам, уважаемый, с продажей-то затягивать. Скоро чекисты все пишущие машинки на учет ставить будут, образцы шрифта собирать… Так что зарегистрированную машинку на Сухаревку уже не отнесешь.

– Червонец скину… – Продавец уже явно уступает нажиму.

– Черт с тобой, даю на круг ровно двадцать пять червонцев, и разойдемся довольные друг другом! – покровительственно предлагаю я ему.

«Бывший» долго мнется, молча жует губами, кажется, что-то подсчитывает в уме…

– Ладно… – почти шипит он. – Давайте деньги!

– Сначала проверим машинку, – останавливаю его. Достаю, разворачиваю принесенный с собой листочек бумаги, сложенный вчетверо, заправляю его в каретку и довольно быстро отстукиваю строчку, где попадаются старорежимные «яти» и «ижицы». Хватаюсь за рычаг перевода каретки – она идет достаточно плавно и довольно мягко утыкается в упор, – и отстукиваю еще одну строчку. Что же, печать четкая, литеры почти пробивают бумагу, что позволит печатать под копирку со сносным качеством.

Встаю, разгибаюсь и не торопясь, аккуратно развинчиваю фонарик, который я так и не выпускал из руки. Достаю оттуда обернутые вокруг батареек пять бумажек по пять червонцев каждая, отдаю в руки господину в котелке. Вот, собственно, и почти все, что у меня с собою было, если не считать кое-какой мелочи, завязанной в узел прихваченного с собой солдатского сидора, в который я и упаковываю свое приобретение.