Жернова истории - Страница 52

К оглавлению

52

Троцкий вгляделся в своего собеседника. С одной стороны, перед ним был все тот же худощавый, совсем еще нестарый грузин, с пристальным взглядом черных глаз, в которых порой мелькало что-то лихое и бесшабашное, а порой – пронзительно-угрожающее, с черными усами без следов седины, каким он его помнил по началу Гражданской войны. С другой стороны, годы и сидячая работа последних лет все же сказывались – и редкая пока седина в голове стала проглядывать, и лицо малость пополнело, хотя фигура оставалась подтянутой.

– Нет, Иосиф. Хотя я с ними действительно не сработаюсь, тут есть другое решение. Чтобы прекратить друг о друга ушибаться по любому политическому и организационному вопросу, давай-ка я подам в отставку с поста Предреввоенсовета. – Было видно, что последние слова дались Троцкому с немалым трудом.

– Говорили уже об этом на Политбюро, и не раз! – в раздражении бросил Сталин. «Надоел уже этот… Лев с вечными угрозами уйти, все бросить и оставить нас, сирот, одних разгребать за ним все его дела по Реввоенсовету!» – в сердцах подумал он. Взгляд его стал злым и цепким, как перед схваткой. – Все пугаешь нас своими отставками!

– Погоди горячиться, Иосиф! – остановил его Троцкий и продолжил каким-то севшим голосом: – Я серьезно. Мне оставаться на этом посту становится все тяжелее. Постоянно у нас стычки идут, ты мне не доверяешь, окружаешь постепенно своими людьми… Давай решим этот вопрос раз и навсегда. Понятно, что в конце концов большинство не потерпит во главе военного ведомства человека, который не пользуется полным политическим доверием. Так чего тянуть?

Мрачный взгляд Троцкого и проникнутый безнадежностью тон, которым были произнесены последние слова, заставил Сталина задуматься и внимательно посмотреть председателю РВС в глаза. Тот взгляда не отвел. На лице его опять появилось легкое подобие улыбки.

– И объяснение у нас есть, так что и придумывать ничего не надо. В силу тяжелой затяжной болезни не могу в необходимом объеме заниматься сложными вопросами военной реформы, назревшей в связи с переводом армии на условия мирного времени, – иронично добавил Троцкий.

– Ну, что же, Лев Давидович, если ты серьезно решил… – начал Сталин, лихорадочно обдумывая ситуацию. «Если он и в самом деле уйдет… А что мы теряем? Свой человек на посту нарковоенмора совсем не помешает. А ему… дадим какой-нибудь пост по хозяйственной части – пусть покрутится! Решено. Только на себя я это брать не буду…»

– Серьезнее некуда!

– …Тогда, я думаю, Политбюро сможет пойти тебе навстречу. Но лучше будет, если мы это решим на партконференции, чтобы не чесали языками, что мы тут тебя в угол зажимаем, – продолжил генсек. – Кого думаешь предложить себе на замену?

– Это уж вы сами решайте, – отмахнулся Троцкий. – Ставьте того, кому вы сможете доверять и кто с делом справится.

– Добро, – хмуро бросил Сталин.

– Значит, договорились? – уточнил Лев Давидович.

– Договорились. Ладно, ты давай выздоравливай, а работу какую-нибудь полегче мы тебе найдем. Без дела не оставим. – С этими словами Сталин встал и, кивком попрощавшись, повернулся к двери.

– До свидания, – тихо произнес, почти прошептал Троцкий. «Как там Ленин говорил по поводу НЭПа? Не удалось взять крепость штурмом – отойдем, перегруппируемся, перейдем к осаде? А мы, раз открытого боя нам не выиграть, перейдем к партизанским действиям…»

Но на душе было паршиво – дальше некуда.

Глава 12
Визит в Коммунистический университет и знакомство с Рязановым

Новый, 1924 год начинался в Москве морозами. Задули холодные, пронизывающие ветры, замели метели, наваливая сугробы снега. Но непохоже, чтобы они были способны серьезно остудить накал политических страстей.

XI Московская губернская партийная конференция состоялась, как и в моем времени, 10–12 января. Однако политические предпочтения делегатов на ней распределились уже по-иному. Впрочем, на районных партконференциях в Москве, состоявшихся вскоре после демарша Троцкого и потому еще не испытавших сколько-нибудь серьезного влияния растерянности в рядах оппозиции, за оппозиционные резолюции проголосовало почти столько же делегатов, что и в моей истории, – 28 процентов (а в моем времени их было 36 процентов). Более того, оппозиционно настроенные делегаты сумели-таки составить большинство в Хамовническом районе, хотя и буквально двумя голосами. Но вот на губпартконференции ситуация высвечивалась уже совсем другими красками.

Резолюции, предлагавшиеся делегатами, сохранившими верность платформе 46-и (и тем немногим «подписантам», кто от нее не отрекся), далеко не собирали даже тех 16–18 процентов, что были в моей реальности. А компромиссный проект, предложенный Г. Л. Пятаковым, пытавшимся выступить в роли примирителя оппозиции и большинства, собрал всего 11 процентов голосов. Правда, при всем осуждении оппозиции, тон нападок на нее был несколько ниже (впрочем, о «мелкобуржуазном уклоне» говорили вовсю), а сам Л. Д. Троцкий подвергался лишь очень мягкому порицанию за колебания и непоследовательность. И если в моей реальности Л. Б. Каменев в своей речи давил на Троцкого, предлагая тому отречься от оппозиции, то тут Предреввоенсовета сработал на опережение, и Каменеву поневоле приходилось искать более сдержанные формулировки – хотя и тут он нашел, за что несколько раз уколоть своего оппонента.

Честно говоря, читая газетные отчеты о Московской губпартконференции (я на ней не присутствовал, хотя запросто мог получить гостевой билет), я испытывал сильнейшие муки совести. Ведь сейчас на этом партийном форуме шло политическое шельмование людей, подавляющее большинство которых искренне желало борьбы с расплодившимся в партии и в Советском государстве бюрократизмом и восстановления внутрипартийной демократии. И ведь я приложил к этому руку. У меня даже мелькнула мысль – а ведь можно было надавить на Троцкого при помощи всех своих возможностей и в обратном направлении. Подтолкнуть его к тому, чтобы сразу всем своим авторитетом поддержать оппозицию. С таким вождем во главе шансы взять при выборах делегатов на партконференцию большинство были отнюдь не нулевыми…

52